Фигаро, следователь Департамента Других Дел. Дилог - Страница 166

166

А уж книги, стоявшие на его полках… Любого инквизитора хватил бы кондратий при первом же взгляде на позолоченные корешки: первое издание «Запретной магии» под редакцией Морганы Благой для Скрытого Трибунала, «Некродиус Люминарум» школы Шести Пифий, арабский «Некрономикон», и даже тонкий, неприметный томик с неброским названием «О культах севера» − сочинение трижды проклятого всеми магами Трех Эпох английского графа Элерта, за одно упоминание имени которого можно было отправится в редут Инквизиции даже в нашу просвещенную эпоху.

Под окошком, между двумя старыми, покрытыми пылью тюками, стояла кровать. Это была самая обычная сетчатая кровать, просто очень старая и заржавленная, с кое-как прикрученными к железной раме краями сетки-лежанки, продавленной почти до самого пола. Постельное белье, еще кое-где сохранившее намек на первоначальный белый цвет, теперь больше напоминало воронье гнездо из солдатских портянок, а из подушки цвета влажной земли пучками лезла трава.

Сидящий на кровати старик вслушивался в тоскливый вой бури, щурясь от света керосиновой лампы, который казался ему, привыкшему к полумраку, слишком ярким. Лампа, впервые зажженная за пять лет, немилосердно чадила и мигала. Сквозь рев ветра донесся далекий треск и земляной пол едва ощутимо вздрогнул: где-то в чаще ветер повалил дерево.

Старик, кряхтя, встал, разгладил длинную белую бороду (не седую, а именно снежно-белую), взял висевшую на спинке кровати тросточку − очень красивую, с набалдашником в виде львиной головы, и прошаркал к печи, где трясущимися руками снял закипевший чайник и налил кипятка в заварник (венская керамика, позапрошлый век).

Снаружи, из какофонии ночной бури, прилетел слабый звук и старик навострил уши. Он подождал минуту-другую и звук повторился: тонкий, запредельно тоскливый вой, пронзительная рыдающая нота, перекрикивающая пургу, но, в то же время, странным образом звучащая с ней в унисон.

Лесная баньши. Предвестница скорой смерти.

Старик вздохнул, высморкался в рукав, налил в жестяную кружку резко пахнущего болотной тиной и алхимическими тониками чаю, сделал большой глоток и, держась за спину, проковылял к столу. Резким движением смахнув с металлической, прожженной кислотами рабочей поверхности ворох бумаг и чернильницу открыл выдвижной ящик и достал изукрашенную странными символами глиняную миску. Поставил миску на стол, бросил в нее ветку полыни, которую вырвал прямо из свисающего с потолка сухого пучка и плеснул немного содержимого своей кружки. Со дна миски тут же поднялся едкий белый дым.

Допив «чай», старик отошел в угол, где сдавленно ругаясь и шипя от боли в спине принялся копаться в глубине окованного железом сундука. По комнате поплыли клубы пыли и затхлый запах старья и сухой плесени. Наконец, старик нашел то ему было нужно: две высокие тонкие свечи масляно-желтого цвета со странными черными вкраплениями внутри воска (если бы упомянутый выше инквизитор выжил после ознакомления с содержимым книжного шкафа, то точно бы помер от нервной горячки узнав из чего именно были отлиты эти свечи), бутыль с прозрачной жидкостью, которая могла оказаться как спиртом, так и простой водой и медную табакерку с крышкой-черепом.

Поставив все это на стол рядом с глиняной миской старик, что-то бормоча себе под нос, долгое время лил в нее содержимое бутыли. Он был очень осторожен, внимательно следя за тем, чтобы загадочная жидкость аккуратно стекала по стенке миски и один раз задушено вскрикнул, когда капля прозрачного вещества едва не пролилась мимо.

Когда содержимое бутыли полностью переместилось в миску, старик зажег свечи, ярко вспыхнувшие зеленоватым пламенем и, поставив их на краю стола, дождался пока каждый из восковых цилиндриков не перестанет отбрасывать тень от огня соседнего. «Кладбищенский огонь», тот самый, что не освещает мир живых, но светит мертвым; древнее и дурное колдовство.

Затем старик открыл табакерку, взял изуродованными артритом пальцами щепотку хранящегося в ней белого порошка и бросил его в чашу.

Долгое время ничего не происходило. Старик чуть заметно улыбнулся и облегченно вздохнул, но тут пламя «мертвых свечей», скатанных в раскрытой могиле безумца-душегуба из пчелиного воска и желчи проклятьем вырванного из домовины мертвеца внезапно ярко вспыхнули, подобно электрическим дугам, и со дна миски с треском и шипением поднялся сноп ярко-алых искр.

Где-то − совсем рядом − завыла, запричитала баньши.

Старик охнул, схватился за сердце и что-то быстро зашептал, делая левой рукой странные пассы. Свечи тут же погасли, поток искр с задушенным шипением исчез. Что-то глухо загрохотало над крышей землянки и глиняная миска с треском распалась на две половинки.

Когда ночная плакальщица умолкла, старик взял из табакерки еще пригоршню порошка, бросил себе под язык и зажмурился. На его лице, иссеченном шрамами, похожими на морщины и морщинами, похожими на глубокие шрамы застыла мука.

Через пару минут он снова открыл глаза и безнадежно посмотрел за окно, к тому времени уже почти полностью заваленное снегом. В его душе − если у него все еще была душа − боролись противоречивые чувства. Ему хотелось плюнуть на все и вернуться в кровать, выпить флакон бальзамирующего декокта, что почти полностью останавливает все жизненные соки в теле, и еще на пару недель провалиться в полный блаженных грез сон. И в то же время он понимал, что не сможет так поступить. Ответственность профессионала в нем была все еще сильнее старческой немочи.

166