Фигаро, следователь Департамента Других Дел. Дилог - Страница 64

– Господи, но зачем?!

– Я любопытен. А Вы неплохой рассказчик. Помню Вашу историю про вампира, которую Вы рассказывали этой журналистке из столицы. Ну, которая потом написала статью с карикатурой, что так Вам не понравилась. История – полный бред, но интересная. Так что…

– Сальдо, – Фигаро встал, вытирая выступивший на лбу пот, – если твой чертов препарат не подействует как надо, я вернусь. И расскажу тебе совсем другую историю. Про мелкого пакостного алхимика, который умер не своей смертью.

– Подействует, Фигаро, подействует. А теперь – за мной! И не затыкайте нос, не так уж тут и воняет.

Кабинет начальника тудымской жандармерии был довольно примечательным местом.

Во-первых, в отличие от обычных казенных кабинетиков-будок, он был большим. Высокие потолки, высокие окна и очень много пустого пространства между дверью и письменным столом. Посетителям, прежде чем приблизится к начальствующему лицу, приходилось пересекать большой прямоугольник блестящей паркетной пустоты, что вызывало однозначные аллюзии с дворцовым церемониалом и сразу настраивало на торжественно-заискивающий лад. Особенно сильно это действовало на молодых женщин и мелких чиновников.

Во-вторых, создавалось впечатление, что в кабинете попеременно ведут дела два совершенно разных человека: суровый спартанец и изнеженный гедонист. Спартанец, как и положено, был минималистом и не любил излишеств: здесь не было ни одного мягкого кресла или пуфа, только грубые деревянные стулья без спинок и две лавки. Даже начальственное кресло больше походило на кухонный табурет, разве что побольше размерами. Посетителю, будь он чернорабочий или министр, предоставлялся выбор: сидеть на узкой и низкой лавке, напоминающей пресловутую скамью подсудимых, или же ютится на тяжелом некрашеном стуле с прямой спинкой. Ножки стула толщиной не уступали ногам быка, а на сидении можно было без труда разделывать свиные туши.

Зато второй хозяин кабинета разошелся не на шутку. Резные дубовые панели на потолке. На окнах – тяжелые темно-бордовые шторы с позолоченными кистями. Картины на стенах – в основном, полотна известных баталистов, но была и пара сюрреалистических пейзажей, где лиловое небо пожирало кривые черные деревья и изломанные часовые циферблаты. По-мещански пошлые, но дорогие напольные часы в виде рыцарских доспехов. Особенно стильной была скульптура у стола: колдун, бросающий в невидимого противника огненный шар. Фигура колдуна и сфера брошенного заклятья были скручены из тонких полосок жести, но при этом выглядели чрезвычайно натуралистично. Дело было в самом моменте, запечатленном неведомым скульптором: когда шар пламени только-только оторвался от пальцев колдуна, завершающего финальный жест – заклинатель был как живой.

Но, конечно же, хозяин у кабинета был только один.

Винсент Смайл сидел в кресле у стола, уронив голову в ладони, и краем глаза поглядывая на часы-доспех. Стрелки медленно, но неуклонно ползли вверх, чтобы вскоре встретится на цифре «двенадцать».

Бювар для «входящих-исходящих» был забит под завязку. Точнее, забито было отделение для «входящих». Там были бумаги, требующие его подписи, рассмотрения, щепотка отчетов, совсем немного прошений, горка требований, еще совсем чуть-чуть писем… Надо было работать.

Работать Смайлу не хотелось.

О, нет, – главжандарм не пребывал в черной бездне депрессии.

Он был в ярости.

В отличие от Фигаро, то и дело проваливающегося в омут рефлексии, Винсент Смайл был человеком действия. И сейчас невозможность что-либо предпринять приводила его в бешенство.

Проклятый псионик уничтожил группу захвата. На это ему потребовалось всего-то минут десять – не помогли ни ружья, ни револьверы, ни даже многолетний опыт его, Смайла, сотрудников.

Его людей, черт бы подрал этого подонка!

Мысль о том, что он сам послал их в пасть к этому ублюдку-мозгогрызу стояла костью поперек горла. Чертов следователь предупреждал его, но Смайл проигнорировал предупреждение. Хуже – он отнесся к нему легкомысленно!

Смайл сжал кулаки и тихо зашипел от злости. Злости на Фигаро, на убийцу-псионика, ну и, конечно, на самого себя.

Нет, выход, разумеется, был. Можно было прямо сейчас отправить телеграмму в Орден Строгого Призрения и навсегда забыть о Вивальди, передав это дело тем, кому по статусу положено заниматься подобными вещами. Так сказать, автоматически развязать себе руки.

Смайл понимал, почему он до сих пор этого не сделал. Дело было даже не в его папочке, который считал, что «мальчику» не стоит лезть на рожон, и больше думать о женитьбе. Куда там!

В душе у Винсента пылал огонь вендетты.

На счастье, все эти дни папаша Смайла не появлялся ни дома, ни на работе. Старый хрыч как в воду канул, не посылая даже своеобычных ежедневных телеграмм. Это развязывало Винсенту руки, но оставался один-единственный вопрос.

Что делать?

Что можно противопоставить человеку, который усилием воли способен заставить Смайла сунуть в рот ствол револьвера и нажать на курок?

О, разумеется, можно было поставить все разом на кон и героически погибнуть, но такой вариант главжандарма не устраивал. Переняв от отца изрядную долю его педантичности, Смайл предпочитал, чтобы героически погиб псионик.

Вот только как провернуть такой фокус?

…За дверями кабинета послышалась возня. Кто-то громко затопал, раздались возмущенные возгласы, громко хлопнула крышка конторки.

Смайл раздвинул пальцы рук и посмотрел сквозь них на дверь.