Фигаро, следователь Департамента Других Дел. Дилог - Страница 74

«Я слишком устал», – подумал он. – «Слишком устал и слишком ненавижу то, что со мной происходит. Это невыносимо… Кто-нибудь, подайте пистолет».

Краем глаза он заметил какое-то движение. «Вивальди», – подумал он. «Это Вивальди. Прикрыл нас со Смайлом. Идиот, отвяжись… Дай помереть спокойно, герой хренов…»

…Реальность ворвалась в мозг подобно густой аммиачной струе – свежей и отрезвляюще-ледяной. Тьма жалобно взвизгнула, поджала хвост и, свернувшись в тугой клубок, куда-то укатилась. Время, ворча, расправило плечи и потекло с обычной скоростью.

Следователь, наконец-то, упал, приземлившись на свой обширный зад и громко крякнув: револьвер уперся в бедро, едва не порвав брюки. Голова гудела, будто с самого жуткого похмелья, руки-ноги не слушались, но Фигаро понимал, что он очень легко отделался. Не прикрой его Вивальди, следователь, скорее всего, был бы уже мертв или того хуже.

Тем временем псионики оценивающе посмотрели друг на друга, поклонились – Вивальди коротко и сухо, Арчибальд – по-шутовски издевательски, – и ударили.

Как два столкнувшихся локомотива, как пуля во встречную пулю, как врезавшиеся метеоры – наотмашь, изо всех сил, на полную катушку.

Реальность вздрогнула, заволновалась, пошла кругами, взвыла раненой волчицей. Дневной свет померк, и на этот раз уже по-настоящему: воздух налился густой душной чернотой, в переулке завыл ледяной ветер, поднявший к мутному небу легкие снежинки.

Эликсир Сальдо уже действовал вполсилы, поэтому следователь увидел все и даже больше, чем хотел. Две волны схлестнулись посреди улицы – черная, смрадная, истекающая тоской и каким-то скорбным безумием, и чистая, тяжелая, словно цунами, несущее в себе свежесть океана, мощь разбушевавшейся стихии.

«Господи, я вижу их души», – подумал Фигаро. «Я вижу то, какие они внутри. Эти двое сражаются… они дерутся собственными „я“!»

А затем вихрь подхватил следователя и увлек его за собой.

…Туман вокруг был настолько густым, что даже своя собственная рука, вытянутая вперед, полностью терялась в серой мгле. Фигаро именно так и шел: слепо ощупывая клубящуюся влагу перед собой и аккуратно переставляя ноги. Под ботинками хлюпала вода; туман источал слабое гнилостное зловоние, напоминавшее запах, что иногда по весне поднимался над решетками сточных коллекторов – прелые листья, дохлые крысы и старый, слежавшийся за зиму мусор.

Время от времени в тумане появлялись силуэты деревьев. Следователь обходил их стороной – они вызывали у него отвращение. Деревья были низкие, мокрые и какие-то осклизлые, словно совсем недавно по ним проползла целая армия улиток. Листьев на ветвях не было, зато с них свисала масса странных предметов, болтающихся на длинных обрывках просмоленной бечевы. Фигаро увидел оконную раму с застрявшими осколками разбитого церковного витража, разбухшую от влаги книгу, похожую на древний заплесневелый гроссбух, деревянную куклу с оторванной головой и засохшую розу, перевязанную черной траурной лентой.

Все эти вещи при взгляде на них рождали в душе чувство глубокой печали. Следователь, почему-то, подумал, что место, где он оказался, на самом деле – огромная свалка. Боль и скорбь сочились тут, казалось, из самого воздуха.

«Я ведь знаю, что это», – подумал Фигаро. «Это память. Старая, разлагающаяся память, что лежит куда глубже берегов сознания, но все так же отравляет… что? Или, правильней сказать, кого? Думаю, я скоро узнаю ответ…»

И тогда смрадный застоявшийся воздух вдруг пришел в движение. Туман заклубился, завился в спирали и медленно, а затем все быстрее и быстрее полетел куда-то в сторону. А ветер дул все сильнее, пока не превратился в настоящий ураган, и следователю на мгновение почудился в потоке воздуха слабый привкус морской соли.

Когда туман полностью рассеялся, следователь понял, что стоит на кладбище.

Жидкий свет, который скупо цедило низкое, цвета свинца небо, выцветшей серебрянкой подкрашивал старые, сколотые по краям надгробия, покосившиеся кресты, заржавленные пики могильных оград и потемневших от времени каменных ангелов, скорбно склоняющихся к поросшим сухой стерней холмикам. Кладбище выглядело старым, заброшенным и совсем маленьким – всего-то могил двадцать. При этом было совершенно непонятно, где оно находится – в нескольких шагах за его краем мир обрывался странной бесцветной пеленой, не имевшей ни цвета, ни формы. Про нее вообще нельзя было сказать что-то конкретное, кроме того, что эта непонятная муть, судя по всему, начисто лишена каких-либо качеств.

А на узкой аллее, пересекающей кладбище, повернувшись лицами друг к другу, стояли двое: мальчик лет десяти и старик.

Старика следователь узнал сразу: несмотря на то, что Вивальди в этом странном месте выглядел лет на девяносто, черты его лица почти не изменились. Только глаза запутались в частой сети морщин, да белоснежная борода опустилась чуть ли не до земли. На псионике была пожелтевшая от времени рубаха с воротником на шворке-завязке и латанные-перелатанные штаны, заскорузлые от морской соли. В руке Вивальди, улыбаясь, сжимал тяжелую острогу. Фигаро, наконец, понял, кого напомнил ему псионик: Вивальди в точности походил на Старого Рыбака – духа морских глубин, заменявшего в преданиях народов Северного моря приносящего подарки Морозного Деда.

Зато мальчишка почти ничем не напоминал второго псионика – Арчибальда, хотя, разумеется, не мог быть никем иным. Черные, набриолиненные волосы, зачесанные набок, черный костюмчик, черная сорочка, черный галстук – мальчишку-Арчибальда словно одели для похорон богатой тетушки. И жуткая гримаса на лице – смесь ярости и искренней детской обиды в пропорциях один к одному – перемешать, но не взбалтывать.